Мы даже не подозреваем, что такое явление, как «приведение», совершенно необъяснимое в нашей жизни, в ином, неведомом нам мире, является субстанцией вполне реальной, со своими правами, привычками, привязанностями и отличаться от обычного земного человека может, разве что, отсутствием домашнего халата. Привидение способно появляться в нашей реальности, показывая не только свой ярый характер, но и самые обычные земные привязанности к чему-либо. И тому есть масса жизненных примеров.
Мой родственник Слава по маминой линии приехал ко мне без предупреждения, неожиданно. Мы редко виделись – наши семьи разбрелись по разным городам и потому связь между собой мы поддерживали с трудом, интересы наши почти не пересекались. Объединяло только то, что у нас была «родная кровь», а родню – не выбирают.
Приезд родственника был неожиданным – зачем же он ко мне зарулил? Обхватив голову руками и облокотившись на стол, он, напуганный чем-то, торопился рассказать то, что мучило его уже длительное время, и что он никак не мог объяснить. Сбросив надменную удаль он, как побитая собака, заглядывал мне в глаза, на что-то надеясь, словно я была его последней надеждой, способной раскрыть его страшную тайну.
– Этот страшный старик появился как привидение! Но он же умер! Откуда он взялся в моём доме? Смотришь на него, мёртвого – а он живой! Я чуть не свихнулся! Объясни мне, ты можешь – что это было такое? – спрашивал он со страхом.
Началось всё с того, что Слава приобрёл дом на окраине города Верхняя Тура, где и поселился со своей семьей. Крепкий, в два этажа, дом имел много хозяйских построек с широкими половыми досками, устланными тканными половиками. Вдоль стен висели рыболовные сети, оставшиеся от прежнего хозяина, на полках разные домашние поделки – всё ухоженное, расставленное по местам, прибранное по порядку. Посреди избы стоял широкий дубовый стол – его дерево пахло летним солнцем, морской рыбой, сушеными травами, которые на нём часто раскладывали и, если на него опирались руками, мягко упиралось в ладони. Жить бы да жить в этом доме, полного крепкого крестьянского духа, но вот незадача – ежедневно к Славе стали наведываться гости, его соседские «кореша», любители крепко выпить. Жена в этих случаях, подхватив детей, уходила из дома – спорить и стыдить его уже устала, проще было уйти с глаз долой.
Слава не интересовался ни наукой, ни искусством, книг не читал, в походы не ходил. Женившись, жил потихоньку. Досаждал лишь на домашних посиделках своим буйным цыганским нравом, доставшимся от отца – выпив лишнего он, играя черными кудрями и сверкая золотым зубом, гонялся по дому за девчонками. И неважно было – сестра ты ему, или тётя – он всех ловил в свои жаркие объятия, становясь от вина буйным и одержимым.
Слава был щедр на гостеприимство, а когда выпьет – цыганская душа всегда была нараспашку. Пьянка, обычно, гудела всю ночь и заканчивалась лишь под утро, дразня сторожевых собак, заливающихся лаем. Так продолжалось изо дня в день, нарушая ночной покой жителей поселка.Как-то в один из дней компашка, собравшись как обычно в доме, достав бутылку с самогоном, наскоро соорудила на стол закуски – солёные огурцы, дымящаяся картошка, селёдка – разлив спиртное по гранёным стаканам. Хвастливые разговоры переходили то в громкий спор, где каждый доказывал свою правоту, то в пьяную потасовку, оглашая криками всю округу. Побузив, все вновь подтягивались к дубовому столу, разливая примирительные стопки и смешно толкая друг друга в плечо, как задиристые петухи. Вот и сейчас, поскакав друг перед другом, все уселись за стол. Подначивая друг друга заплетающимися языками, они говорили хвалебные речи Славе, его дому, его гостеприимству, затихая лишь на минуту.
Было далеко за полночь, когда вдруг раздался резкий скрип, громко аукнувшийся в тишине – ступени, ведущие на второй этаж, будто прогнулись под чьим-то тяжёлым, грузным телом, издав громкий скрип. Пьяные разговоры за столом разом стихли. Обернувшись, мой родственник чуть не обмер от страха – на лестнице, ведущей на второй этаж дома, стоял крепкий седой старик. Седые волосы, искрясь серебром, спадали на крепкие плечи, сливаясь с белой бородой. Лицо проступало из воздуха, как молочное облако. Очертание крупного тела с длинными руками не имело чётких контуров и колыхалось в воздухе, едва заметно.
Сказать, что тело старика стало спускаться вниз по лестнице, было бы не точно – оно «плыло» вниз по лестнице как большой клочок прозрачного тумана, который без труда можно было разглядеть на фоне стены. Сквозь него проглядывали стены избы с их шероховатостями. Чем ниже туман спускался по лестнице, тем больше он из облака формировался в могучую фигуру старика. Глаза старика, спрятанные под густыми бровями, смотрели вперёд остро, в упор, словно испепеляя. Губы были сердито поджаты, выдавая затаённую, едва скрываемую обиду. Рука, крупная, с натруженными прожилками, с заскорузлыми выпирающими костяшками, обтянутыми сухой кожей, испещренной солью, ветром, водой и непрестанной работой, лежала на перилах, как живая.
Старик, вскинув вверх недовольное лицо, окинул взглядом весь дом, пьяную компанию и молча спустился на ступеньку ниже, продавливая доски тяжёлой поступью.
Прежде чисто убранная прихожая дома, какой она была при его жизни, была завалена хламом, старыми досками, сброшенными в кучу тряпьём. В углу неуклюже громоздился старый разбитый комод. На столе, который старик мастерил когда-то собственными руками, царил бедлам – на нем кучно лежали ошмётки сала вперемежку с кусками надкусанного и засохшего хлеба, мокли недогрызанные солёные огурцы и скукоженная, заветренная варёная картошка. В середине стояла початая бутылка водки. В углу, прямо под лестницей, храпели пьяные мужики. Из кучи тряпок, наваленных тут же, на грязном полу, рядом со столом, торчала кудлатая голова спящей женщины. Куда ни глянь – везде под ногами валялись пустые бутылки. Взгляд утыкался то в жестяную банку, полную окурков с пеплом, то в хлам от разломанных стульев, то в черепки битой посуды…«Что же вы наделали, христопродавцы! Всю избу мне испоганили!», – вдруг сердито произнёс дед. Что же за нелюди поселились после смерти в его доме? Нет покоя ему на том свете – чуял он, что с домом обходятся не по-людски! Душа болела на том свете, ныла, звала обратно домой – беда там! Зачем дом загадили? Зачем пьянку развели? Крепкий хозяйственник, дед любил свой дом. Он жил здесь когда-то со своей женой с любовью и уважением, детей растил справно, рыбаком был знатным – вон, по всему дому сети висят. Каждый житель в поселке знал его, около дома останавливался, расспрашивал, что у него, да как – уважали. Дом для него был словно ребенок – крышу ему делал так, чтоб покрасивше. Печь клал так, чтоб потеплее. Полы стелил так, чтобы понадежнее. Стены рубил так, чтобы навсегда – прочно, крепко, с любовью. Старик любил свой дом, холил, подправлял, если что покосилось. Как же случилось, что после его смерти дом, который он сам построил, сам выпестовал, попал в плохие руки?
Старик, добрый по своей по натуре, был сейчас в гневе. Гнев звал его сюда, не давая покоя душе, борогозил его небесную безмятежность: «Айда к дому, вернись на землю, посмотри, что без тебя там творится!» Глядя на опухшие лица спящих, дед, держась за грудь там, где должно быть сердце, о чём-то тяжело думал, сдвинув к переносице густы брови. И вдруг, словно что-то окончательно решив для себя, он сердито мотнул головой, как бык перед боем и, фыркнув, будто живой … мгновенно исчез.
Родственник стоял перед лестницей в полном оцепенении, боясь пошевелиться – кто был этот огромный седовласый старик? Откуда он взялся? И был ли Старик? Может, ему все померещилось с перепою? Что же он видел? Что с ним разговаривало – привидение или нет? Находясь в страшном замешательстве, Слава, вмиг протрезвев, не знал, что теперь ему делать, куда бежать, кому рассказывать – дед так и стоял перед его глазами, словно живой.
«Это глюки, дружище! Может, деду твоему на том свете скучно стало? Вот и пришёл! Ты бы ему водочки-то налил!» – гоготала наутро компания, оправившись от похмелья. Кто-то принёс новые бутылки с самогоном. Смахнув со стола вчерашние огрызки, на стол водрузили очередную бутылку, весело продолжив пьянку. «Жизнь-то удалась, Славка! Ты вот дом купил! Друзей уважаешь! К тебе завсегда зайти можно, выпить как с другом! – смачно закурив самокрутку, нахваливал Славу собутыльник, пожухлый, иссохший, как осенний лист – А тех, кто жить мешает, кто выпить не рад – к ногтю надо! Эко, день-то какой чудный! Наливай-ка давай!». Звонко чокнувшись, мужчина лихо выпил, крякнув от горечи, кадык его дёрнулся. Смачно хрустнув соленым огурцом, он неторопливо поднял верх от стола глаза и вдруг, вскрикнув, выронил в испуге стакан: «Кто это? Эй, дед – ты кто?»На ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж, стоял тот же седобородый старик. В сизом дыму от самокрутки он казался голубоватым туманом, сгустившимся перед грозой. Да так оно и было. Из глубины тумана вдруг, как живой, разразился громовой голос: «Нечисть вы! Пошто пьянствуете в моём доме? Кто позволил?! Не работаете? Грязь развели! Девку в блуд ввели! Сети вон изгадили, в угол свалили! Всё пьете? Ну так если не бросите пить – накажу!» – гневно пригрозил он и поднял вверх крепкую жилистую руку, выставив вперед крепкий кулак, словно хотел ударить их. Все сидели, онемев от ужаса и вмиг протрезвев. А дед вдруг взял да неожиданно испарился. Растаял в воздухе, растворился как сигаретный дым, как будто его и не было вовсе.
«Что это было? Приведение? Куда делся дед?» – в страхе оглядывались друг на друга мужики, только что яро бравирующие своей удалью. Не в силах подняться со скамейки – в ногах была слабость и дрожь, – мужики пытались встать из-за стола, но ноги не слушались, не подчинялись им.
Слава притих, словно окоченев – он все никак не мог поднести стакан к своему рту – рука не разгибалась. Как он не пытался — она не поднималась и не опускалась, и он так и сидел с поднятой рукой и со стаканом в руке. Не желая выглядеть перед друзьями посмешищем, он храбро произнёс:
– Привиделось всё нам! Кончать надо эту бодягу! Привидения – долой! Выпьем за это ! – и разом намахнул стакан с водкой. Руку отпустило.
– Точно! По пьяни привиделось! – поддержали его собутыльники, – Но дед-то был, как живой! Обкурился, наверное, какой-нибудь «хмури» – совсем синий был! Лучше бы водочки с нами выпил – дело-то знакомое! Глядишь, ожил бы. Будем!
– Будем!! – поддержали его дружки, разливая водку, и не желая думать о странном видении, переполошившем всех. Но не прошло и нескольких минут, как кто-то вдруг радостно закричал:
– Ой! Смотри-ка! Дед опять тут как тут! Вернулся!!! Бежит на водочку-то!
Старик и впрямь вновь появился на лестнице. Он стоял, не шевелясь, как вкопанный, молча, не говоря ни слова. Лишь седая борода, в которой раздувались тонкие волоски, будто по дому гулял неизвестно как проникший в него ветер, делала его образ почти живым. Да и тело старика было видно лучше прежнего – так чётко, будто он и не умирал вовсе.
– Проходи, дед, садись! Выпей с нами! А то мы понять не можем – живой ты или нет? Или у нас белая горячка началась? – загудели мужики, – Чего молчишь то? Не хочешь выпить с нами? Зазорно? Ну и ладно! Шут с тобой! – не стали настаивать они.
Но в комнате вдруг что-то произошло. Казалось, где-то включился невидимый тумблер, излучающий волны особой частоты, воздействующих на сознание – все вдруг разом забыли про деда, перестали обращать на него внимание и, пьянея на глазах, впали в прострацию, теряя разум и заваливаясь в сумеречное забытьё.
Рыболовные снасти на стене вдруг зашевелились сами по себе, забряцали маслянистыми узелками, словно кто-то невидимый перебирал их трепетными руками, навсегда прощаясь. По комнате, крадучись, пополз густой сизый туман, укрывая сидящих за столом синей пеленой и нагоняя на них вязкую сонную хмурь. Едкий дым от самокруток неспешно поднимался к желтой лампочке, одиноко торчащей в избе, как пришелец с другой планеты, обретая разные причудливые формы. Старик, глядя на спящих на полу с большой печалью, все больше сливался с сизым дымом, теряя свои очертания.
Внимательно слушая рассказ своего родственника, я остановила его:
– Не нравится мне всё это. Плохо всё это закончится. К вам в дом приходила душа Деда. Как человек трудолюбивый, он очень страдал от того, что в доме, на который он положил всю свою жизнь, и который он очень любил, поселились алкоголики, оскверняющие его дом. Дед пришёл, чтобы забрать свой дом. Сжечь его. Остерегайся большого пожара! Вы тоже можете сгореть!
– Так он и сжёг его! Дед! Он дом сжёг! – подпрыгнул родственник на табуретке, в ужасе отпрянув от меня – Дом-то сгорел!!! Там такое было!…Вой ночных сирен разбудил весь посёлок – пожарные машины мчались к дому на обочине, полыхавшему жарким огнем. Пожарище разгоралось всё ярче — дом, сложенный из просмоленных брёвен, просушенных на ветру и солнце, вспыхнул в один миг, как спичка. «Помогите! – кричал Слава, выскочив из какой-то дырки в доме – Там остались люди!». Очнувшись ночью от запаха дыма и треска лопающихся стекол, словно кто-то толкнул его в бок, он, перепачканный сажей и выдыхая сивушный перегар, выпрыгнул из дома в чём был, сам не помня как. Пожарные заливали водой избу, остовом торчащую на чёрном пожарище, стараясь спасти людей, которые остались в доме, но к тому времени среди лопнувших стекол, разбитых тарелок и обуглившегося стола лежали лишь обгоревшие трупы, придавленные остатками старого комода. Спастись удалось только Славе.
– Что случилось то? Почему загорелся дом? – допытывались жители, тормоша его за куцый горелый пиджак.
– Да дед это всё! Он поджёг! Он к нам вечером приходил! Я единственный, кто успел выскочить! Остальным он дверь старым комодом перегородил. Никак из огня выйти не могли! – пояснял обезумевший Слава, дрожа от ужаса и озноба.
– Какой такой дед? Бредишь ты что ли? – удивился пожарный, – Знал я того деда, лучший рыбак был в округе, уважали его. Как жену похоронил, так и сам недолго прожил. Дом стоял совсем пустой. Но дед тот – давно помер!
– Клянусь! Это он двери перегородил! Я сам его видел! Он и дом поджёг! – чуть не плача, убеждал жителей Слава, – Я едва успел выскочить!
– Ну и ну! Нет деда-то! Умер он, говорю тебе. С пьянкой своей ты совсем голову потерял! Лечиться надо! – отмахнулся от него пожарный.Дым пожарища низко стелился по земле. Пахло гарью, жжёным деревом и сажей. Собрался народ, печально сожалея о случившемся. Подъехала дежурная машина, трупы увезли. Никто не обратил внимания, как над тлеющим дымом, будто на облаке, появился седой дед, расправив могучие плечи. Поглаживая свою бороду, он смотрел сверху вниз на останки своего дома и, казалось, ничуть не сожалел о случившемся. «Ну, вот и ладно. Вот и хорошо. Душа больше не болит, – покряхтывал он, – Теперь можно и обратно собираться, на покой – дом то теперь со мной».
Родственник мой, Слава, пережив страшную трагедию, тоже недолго пожил – не упуская случая выпить, он вскоре ушёл из жизни вслед за своими друзьями. На покой. Жена его, оставшись одна с детьми, нашла себе где-то пристанище, устроилась – мир не без добрых людей.
Так неожиданно закончилась история о старике, который любил свой дом и хранил свой дом даже после своей смерти, появляясь в нём как привидение, так как душа его за него болела. Если душа человека к чему-то привязана, то она будет возвращаться в то место, которое ей дорого, и испытывать болезненное состояние, если любимые вещи используются недолжным образом. Душа будет страдать, маяться до тех пор, пока эта вещь не перейдет в тот мир, где живет сама душа – не исчезнет, не сгорит, не утонет. Тогда и душа успокаивается.
Автор — Надежда Маслова г.Екатеринбург, 2018 год
Рисунок – автора
